Неточные совпадения
Но этим дело не ограничилось. Не прошло часа, как на той же площади
появилась юродивая Анисьюшка. Она несла
в руках крошечный узелок и,
севши посередь базара, начала ковырять пальцем ямку. И ее обступили старики.
Впереди его и несколько ниже,
в кустах орешника,
появились две женщины, одна — старая, сутулая, темная, как земля после дождя; другая — лет сорока, толстуха, с большим, румяным лицом. Они
сели на траву, под кусты, молодая достала из кармана полубутылку водки, яйцо и огурец, отпила немного из горлышка, передала старухе бутылку, огурец и, очищая яйцо, заговорила певуче, как рассказывают сказки...
Он ушел, а Обломов
сел в неприятном расположении духа
в кресло и долго, долго освобождался от грубого впечатления. Наконец он вспомнил нынешнее утро, и безобразное явление Тарантьева вылетело из головы; на лице опять
появилась улыбка.
Но только Обломов ожил, только
появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней
в дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь,
сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге
в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
Когда, после молебна, мы стали
садиться на шлюпки,
в эту минуту, по свистку, взвились кверху по снастям свернутые флаги, и люди побежали по реям, лишь только русский флаг
появился на адмиральском катере.
Из простого зауральского
села он превратился
в боевой торговый пункт, где начала развиваться уже городская торговля, как лавки с красным товаром, и даже
появился галантерейный магазин.
Роска, никогда не сходившая сверху, вдруг
появилась в столовой: ее стали выгонять — она испугалась, завертелась и
села; лакей подхватил ее и унес.
Егор с женой Дарьей уже ждали
в избе. Мухин поздоровался со снохой и
сел на лавку к столу. Таисья натащила откуда-то тарелок с пряниками, изюмом и конфетами, а Дарья поставила на стол только что испеченный пирог с рыбой.
Появилась даже бутылка с наливкой.
Павел и Андрей
сели рядом, вместе с ними на первой скамье
сели Мазин, Самойлов и Гусевы. Андрей обрил себе бороду, усы у него отросли и свешивались вниз, придавая его круглой голове сходство с головой кошки. Что-то новое
появилось на его лице — острое и едкое
в складках рта, темное
в глазах. На верхней губе Мазина чернели две полоски, лицо стало полнее, Самойлов был такой же кудрявый, как и раньше, и так же широко ухмылялся Иван Гусев.
В деревнях на улице
появляется грязь; ребятишки гурьбами возятся по дороге и везде, где под влиянием лучей солнца образовалась вода; старики также выползают из душных изб и
садятся на завалинах погреться на солнышке.
Потом: «немецкие фабриканты совсем завладели Лодзем»; «немецкие офицеры живут
в Смоленске»; «немецкие офицеры генерального штаба
появились у Троицы-Сергия, изучают русский язык и ярославское шоссе, собирают статистические сведения, делают съемки» и т. д. Что им понадобилось? Ужели они мечтают, что германское знамя
появится на ярославском шоссе и
село Братовщина будет примежевано к германской империи?
Чай пила как-то урывками, за стол (хоть и накрывался для нее всегда прибор)
садилась на минуточку; только что подавалось горячее, она вдруг вскакивала и уходила за чем-то
в кухню, и потом, когда снова
появлялась и когда Петр Михайлыч ей говорил: «Что же ты сама, командирша, никогда ничего не кушаешь?», Палагея Евграфовна только усмехалась и, ответив: «Кабы не ела, так и жива бы не была», снова отправлялась на кухню.
Часа
в два молодые обыкновенно
садились в карету и отправлялись с визитами, результатом которых
в их мраморной вазе
появились билетики: Comte Koulgacoff [Граф Кулгаков (франц...
Личнику Евгению Ситанову удалось ошеломить взбесившегося буяна ударом табурета по голове. Казак
сел на пол, его тотчас опрокинули и связали полотенцами, он стал грызть и рвать их зубами зверя. Тогда взбесился Евгений — вскочил на стол и, прижав локти к бокам, приготовился прыгнуть на казака; высокий, жилистый, он неизбежно раздавил бы своим прыжком грудную клетку Капендюхина, но
в эту минуту около него
появился Ларионыч
в пальто и шапке, погрозил пальцем Ситанову и сказал мастерам, тихо и деловито...
Они и теперь приходили к моему хозяину утром каждого воскресенья, рассаживались на скамьях вокруг кухонного стола и, ожидая хозяина, интересно беседовали. Хозяин шумно и весело здоровался с ними, пожимая крепкие руки,
садился в передний угол.
Появлялись счеты, пачка денег, мужики раскладывали по столу свои счета, измятые записные книжки, — начинался расчет за неделю.
После обеда, по кратком отдохновении, он отправлялся
в рощу и слушал щебечущих снегирей. Он не только не боялся их, но всячески старался приручить. И точно: как только он
появлялся в роще, они стаями слетались к нему,
садились на плечи и на голову и клевали из рук моченый белый хлеб.
В лодку, неизвестно как
появившись на палубе, вошла и
села Фрези Грант, «Бегущая по волнам».
Шагов я не слышал. Внизу трапа
появилась стройная, закутанная фигура, махнула рукой и перескочила
в шлюпку точным движением. Внизу было светлее, чем смотреть вверх, на палубу. Пристально взглянув на меня, женщина нервно двинула руками под скрывавшим ее плащом и
села на скамейку рядом с той, которую занимал я. Ее лица, скрытого кружевной отделкой темного покрывала, я не видел, лишь поймал блеск черных глаз. Она отвернулась, смотря на корабль. Я все еще удерживался за трап.
Меня всегда терзает зависть, когда я вижу людей, занятых чем-нибудь, имеющих дело, которое их поглощает… а потому я уже был совершенно не
в духе, когда
появился на дороге новый товарищ, стройный юноша,
в толстой блузе,
в серой шляпе с огромными полями, с котомкой за плечами и с трубкой
в зубах; он
сел под тень того же дерева;
садясь, он дотронулся до края шляпы; когда я ему откланялся, он снял свою шляпу совсем и стал обтирать пот с лица и с прекрасных каштановых волос.
Пустобайка. Сору-то сколько… черти! Вроде гуляющих, эти дачники…
появятся, насорят на земле — и нет их… А ты после ихнего житья разбирай, подметай… (Громко, с досадой стучит трещоткой и свистит. Кропилкин отвечает свистом. Пустобайка уходит. Калерия выходит и
садится под соснами, печальная, задумчивая. Прислушивается к пению, покачивая головой, тихо подпевает. С правой стороны
в лесу раздается голос Пустобайки.)
Наконец откос кончился, и Бобров сразу узнал железнодорожную насыпь. С этого места фотограф снимал накануне, во время молебна, группу инженеров и рабочих. Совершенно обессиленный, он
сел на шпалу, и
в ту же минуту с ним произошло что-то странное: ноги его вдруг болезненно ослабли,
в груди и
в брюшной полости
появилось тягучее, щемящее, отвратительное раздражение, лоб и щеки сразу похолодели. Потом все повернулось перед его глазами и вихрем понеслось мимо, куда-то
в беспредельную глубину.
И она зашла ему за-головы и опять
появилась с донцем, гребнем и размалеванною прялкою:
села, утвердила гребень
в гнезде донца, поставила ногу
в черевичке на приверток и, посунув колесо, пустила прялку.
Так торжественно прошла во мне эта сцена и так разволновала меня, что я хотел уже встать, чтобы отправиться
в свою комнату, потянуть шнурок стенного лифта и
сесть мрачно вдвоем с бутылкой вина. Вдруг
появился человек
в ливрее с галунами и что-то громко сказал. Движение
в зале изменилось. Гости потекли
в следующую залу, сверкающую голубым дымом, и, став опять любопытен, я тоже пошел среди легкого шума нарядной, оживленной толпы, изредка и не очень скандально сталкиваясь с соседями по шествию.
Вся прислуга точно с цепи сорвалась;
появлялась в дом лишь на минуту, словно для того только, чтобы узнать, жив ли я, и затем вновь бежала бегом на
село принять участие
в общем веселье.
Эта перестрелка быстро перешла
в крупную брань и кончилась тем, что Пушкин с громкими причитаниями удалился с поля битвы, но не ушел
в свой флигель, а
сел на приступочке у входных дверей и отсюда отстреливался от наступавшего неприятеля. На крыльце
появились Феша и Глаша и громко хохотали над каждой выходкой воинственной мамаши. Пушкин не вынес такого глумления и довольно ядовито прошелся относительно поведения девиц...
Вскоре у Павла
появилось новое занятие: он очень долго начал засиживаться у окна и все смотрел на крыльцо противоположного дома, откуда часто выходила молоденькая девушка
в сопровождении пожилой дамы,
садилась в парные сани, куда-то уезжала и опять приезжала.
Несколько минут Сергей Петрович простоял, как полоумный, потом, взяв шляпу, вышел из кабинета, прошел залу, лакейскую и очутился на крыльце, а вслед за тем,
сев на извозчика, велел себя везти домой, куда он возвратился, как и надо было ожидать, сильно взбешенный: разругал отпиравшую ему двери горничную, опрокинул стоявший немного не на месте стул и, войдя
в свой кабинет, первоначально лег вниз лицом на диван, а потом встал и принялся писать записку к Варваре Александровне, которая начиналась следующим образом: «Я не позволю вам смеяться над собою, у меня есть документ — ваша записка, которою вы назначаете мне на бульваре свидание и которую я сейчас же отправлю к вашему мужу, если вы…» Здесь он остановился, потому что
в комнате
появилась, другой его друг, Татьяна Ивановна.
Мулла с необыкновенной важностью рассаживается около него. Затем
появляются Безхов-Муритский
в умеренно-черкесском костюме, то есть только
в длиннополом чепане и серебряном с чернетью поясе, и вместе с ним два молодые армянина
в настоящих уже черкесках, с патронташами и даже с кинжалами. Все они расшаркиваются Абдул-Аге, который им кивает головой и улыбается. Армяне тоже
садятся в переднем ряду. Лица у всех у них черные и исполнены озлобленного выражения.
Шут
садится верхом на рампу и закидывает удочку
в оркестр. Во время действия его большею частью не видно за боковой занавесью — он
появляется только
в отдельных сценах.
Дня через три величественные чемоданы были отправлены на станцию, а вслед за ними укатил и тайный советник. Прощаясь с матушкой, он заплакал и долго не мог оторвать губ от ее руки, когда же он
сел в экипаж, лицо его осветилось детскою радостью… Сияющий, счастливый, он уселся поудобней, сделал на прощанье плачущей матушке ручкой и вдруг неожиданно остановил свой взгляд на мне. На лице его
появилось выражение крайнего удивления.
Ашанин хотел уже, было,
садиться, как
в эту минуту на пристани
появился какой-то господин
в европейском костюме и, увидав Ашанина, бесцеремонно дотронулся до его плеча и спросил по-английски...
Один остался
в светелке Петр Степаныч. Прилег на кровать, но, как и прошлую ночь, сон не берет его… Разгорелась голова, руки-ноги дрожат,
в ушах трезвон,
в глазах
появились красные круги и зеленые… Душно… Распахнул он миткалевые занавески, оконце открыл. Потянул
в светлицу ночной холодный воздух, но не освежил Самоквасова.
Сел у окна Петр Степаныч и, глаз не спуская, стал глядеть
в непроглядную темь. Замирает, занывает, ровно пойманный голубь трепещет его сердце. «Не добро вещует», — подумал Петр Степаныч.
Месяц уже давно
сел, на востоке
появилась светлая полоска; лощина тонула
в белом тумане, и становилось холодно.
И с Островским как писателем я как следует познакомился только тогда
в Большом театре, где видел
в первый раз «Не
в свои сани не
садись».
В Нижнем мы добывали те книжки «Москвитянина», где
появлялся «Банкрут»; кажется, и читали эту комедию, но она
в нас хорошенько не вошла; мы знали только, что ею зачитывалась вся Москва (а потом и Петербург) и что ее не позволили давать на сцене.
Санитары спускаются
в погреб и
садятся вокруг круглого стола с погнувшимися ножками. Надзиратель кивает сидельцу, и на столе
появляется бутылка.
Когда же у Вацлавской родилась дочь, то Ядвига снова
появилась около Анжелики Сигизмундовны
в качестве няни этого ребенка, а когда ему минул год, она прибыла с ними
в Москву, где Анжелика Вацлавская купила на имя Залесской ферму близ
села Покровского и,
поселив в ней свою бывшую няню, поручила ей охранение маленькой Рены, изредка и на короткое время приезжая навещать свою дочь и осыпая щедрыми благодеяниями старуху, не чаявшую души
в обеих своих воспитанницах.
С полгода тому назад
появилась она
в монастыре, привезенная
в богатой карете, с гайдуками
в ливреях на запятках, с каким-то важным барином,
в шитом золотом кафтане, при орденах, и вместе с ним проведена
в покои матушки-игуменьи. Около часу беседовал с последней привезший Марию сановник, вышел,
сел в карету и укатил, и Мария одна осталась у матушки-игуменьи.
Княжна
появилась вскоре
в столовую и
села против него.
Священник
села Троицкого явился служить первую панихиду, на которой
появилась и Салтыкова. Лицо ее изображало неподдельную печаль. Глаза были красны от слез. Она усердно молилась у гроба и имела вид убитой горем безутешной вдовы. Священник даже счел долгом сказать ей
в утешение что-то о земной юдоли. Она молча выслушала его и попросила благословения.
Дерзость Ивана Орлова дошла до того, что он стал среди бела дня
появляться в родном
селе, и встретившиеся с ним односельчане или, ошеломленные, пропускали его мимо себя, или с перепугу бежали от него без оглядки.
Нефора на все согласилась, и когда они
сели с Зеноном к столу и он просил ее испробовать мясо, фрукты и прохладное смешение из антильского вина с водой и ягодным соком, Нефора, по эллинскому обычаю, предложила выслушать от нее, кто она и откуда и зачем
появилась в Египте.